"Город похож на муравейник, полный слепых тварей, считающие свой маленьких мирок реальным. Их чувства - инстинкты, их жизни - не более, чем шепот ветра."
Город. Город. Город. Город? Да нет, это мегаполис. Раньше это было территорией Кровавого племени. Сейчас он ничейный. А если ничейный, значит автоматически становится собственностью Банды. Хотя Банда особо не любит город, но уже привыкла считать это своей собственностью.
Вы можете уйти от сюда на такие территории:
- любая часть территории Банды;
- светлый лес;
- деревушку.
_____________________
За широкими толстыми стеклами окон беззвучно бушевали массы воздуха, выше тополей летели, кувыркаясь и мелькая, какие-то картонные коробки и рваный бумажный мусор, припаркованные у здания вокзала автомобили, мутно мигая сигнализацией, застилались мусорным прахом, волочились, сцепившись, точно в драке, пластиковые стулья. Согбенные провожающие на перроне боролись с неосмотрительно раскрытыми зонтами, которым ветер ломал спицы с такой же легкостью, с какой обрывают лапки насекомому. Все белое сделалось свинцовым. Звукоизоляция гулкого пространства зала ожидания не справлялась с раскатами грома. На одну долгую минуту все стихло. Полосатый тент, сорванный с какого-то придорожного кафе, с необыкновенной нежностью прикрыл недавно установленный посреди площади невнятный памятник кому-то абстрактному толи писателю, толи революционеру, укутав его подобием пестрой цыганской шали. И в наступившей до боли отчетливой резкой тишине было буквально видно, как из ниоткуда падают первые тяжелые капли, в уличной пыли похожие на раздавленные виноградины. Все тут же поплыло сверху вниз потоками густой серой воды; контуры зданий исчезли, оставив лишь размывающиеся краски. Казалось, будто кто-то могучими руками выдавливал из города сок на окна и в пустую строительную перспективу вокзала.
Холодный сырой воздух, горчащий от запаха дешевого табака и мокрого бетона, оставался неподвижен и постепенно напитывался вечерними сумерками; растворенная в нем тишина была тугой, словно футбольный мяч, и отдельные песчинки звуков не имели никакого отношения к окружающей Росомаху действительности. Такую тишину вполне справедливо люди называют могильной. И все они – и он, черный взъерошенный кот, сидящий под пустующей лавкой, среди мусора и старых сигаретных «бычков», и тускло одетые люди, кто поодиночке, кто парами, сидящие в зале ожидания и, как это и полагается, ожидающие вместе с поездом некоего светлого и лучшего будущего, - все они, молча и неподвижно отдавали дань взбешенной стихии, за грязным щитом из стекла рвущей материальное пространство, словно старую мокрую газету. Черный, взъерошенный кот окинул бесстрастным взглядом Юлия Цезаря все доступное из-под лавки холодное гулкое пространство. Спаянное сознание Двуногих в минуты буйства стихии за надежными уютными стенами словно впадало в анабиоз. Странная особенность, видимо, изначально заложенная в их слабосильной природе. Росомаха вытянул шею, чтобы лучше видеть их – потемневшие лица без выражения, глаза, как у загипнотизированных кроликов. На квадратных часах стрелка, словно палка слепого, ткнулась и не попала в римскую VII. Кот встряхнулся, медленно встал и потянулся всем телом: отчаянное желание уйти отсюда подальше вкупе с голодом победили отупляющую сонливость и отвращение к вездесущей небесной воде. Пора было возвращаться в племя.